Это был актер уникальный и несомненно гениально одаренный: в слове, им сказанном с экрана или сцены, столько таится невысказанного, что можно потом вспоминать годами, каждый раз чувствуя это слово заново, его обдумывая и расшифровывая смыслы. Таким его впервые узнали кинозрители, посмотрев фильм Алексея Германа «Двадцать дней без войны». Это был всего только эпизод, совершенно «некиношный»: в промерзлом тыловом вагоне, в тряске и грохоте, случайный попутчик, боевой летчик, горячо рассказывал о чем-то пережитом и утраченном. Рассказ шел сплошным монологом, на крупном плане, минут десять-пятнадцать, очень невнятно, какими-то обрывками каких-то эпизодов - но чувствовалась такая человеческая трагедия и такая мука была в яростных глазах, что мы в зале сразу восприняли эту муку как свою собственную. Так тогда в кино не играли. Так вообще не играли актеры - так люди исповедовались, выворачивая душу, чтобы выговорить беду и заговорить боль.

Этот персонаж в фильме больше не появлялся, но врезался в память и задал трагический, исповедальный тон всей картине. Вряд ли кто-то сможет пересказать этот монолог - там не в словах была суть, а в тоне, в бессвязных излияниях человека в беде. Крупная, кряжистая его фигура словно вбирала саму Россию, переживавшую огромную всенародную беду.

Ошеломительно странный этот актер словно пришел ниоткуда, возник из небытия - и сразу явился вот такой глыбой, где монументальное удивительным образом сочеталось с беззащитно личным. Опять же - как это сочетается в самой России. Мощная его фактура потом много раз использовалась кинорежиссерами для образов величественных, начальственных, масштабных: боевые капитаны и генералы, суровые судьи, хмурые академики, зловещие аббаты... Александр Митта позвал его сыграть Петра Первого в музыкальной картине «Сказ о том, как царь Петр арапа женил». Играл Петренко короля Карла I, играл Богдана Хмельницкого, играл Сталина - в пяти картинах, не считая роли его двойника. Фактура! Но фактура - внешнее, важнее - бездны, которые в этой оболочке затаились.

Он играл роли очень разные по жанру и актерским краскам. Он, например, оказался замечательным комедийным актером - с иронически лукавым взглядом, с мужицким неповоротливым изяществом и умением высекать юмор одним движением брови. Сколько трагикомического было, например, в его Распутине из «Агонии» Элема Климова - фигуре масштабной, тоже как бы былинной, но словно пребывающей в бреду, и при этом «могутной», опять же как сама непредсказуемая Россия. Сколько актерского юмора просвечивало в его неистовом генерале Радлове из «Сибирского цирюльника» Никиты Михалкова! А каким он был Подколесиным в гоголевской «Женитьбе», фильме Виталия Мельникова! Этот актер обладал способностью любить каждого из своих героев, понимать каждого и полностью с ним сродниться - точнее, ощущать каждого частью огромной, такой родной и понятной русской души. Мог быть дико смешным в своей богатырской грации, с непременным элементом вполне органичного абсурдизма, с затрудненной речью и заторможенным мышлением, и это всегда был баланс на краю пропасти - словно само время, в нем воплощенное, было готово сорваться в очередную национальную трагедию.

В самой этой личности всегда ощущалась, в ее недрах ворочалась и накапливалась мощная внутренняя энергия - как в непрерывно действующем, всегда готовом взорваться вулкане. Это была энергия мысли и чувства, для выражения которых слова были даже чем-то лишним, мелким, были шелухой и мишурой. И его герои и он сам были немногословны, и то словоизвержение в его первой заметной роли летчика-капитана из картины Алексея Германа тоже воспринималось как некая трагическая мелодия, - не в словах была суть. Суть - в бесконечном душевном просторе, открывавшемся за словами, в почти былинном национальном характере, который Петренко пронес через все свои работы и через свою 78-летнюю жизнь. Он ведь и в быту был немногословен, почти коряв в речи, не любил выступать публично, избегал интервьюеров - отодвигал от себя любую суету. Жил и играл не словом, а - интуицией, безошибочной и мудрой. И, наверное, не случайно в одной из бесед с газетным человеком говорил об одиночестве: «живем сообща, а умираем одинокими»…

Это был мастер, какого могла родить только наша земля. С его уходом перестал звучать некий важный камертон экранной и сценической правды, с которым можно было сверять явления российского искусства. Такие потери невосполнимы.

Информационная служба компании «Частник-М»